Песни стоянова тексты песен
Обновлено: 16.05.2024
Представляем стихи известного актера театра и кино в рубрике «Поэт в России - больше, чем поэт»
1 Января 2021 12:00 Подготовила Мария Михайлова | Фото: из личного архива актера
- Мои родители после института были распределены в довольно глухое место – в село Бородино в Одесской области. И поскольку родители постоянно были на работе (мать – в школе, а отец – в местной больнице, в которой он был заведующим), то у меня до четырех с половиной лет была нянька. Это была девочка, которая в перспективе собиралась поступать на филфак. Она еще училась в школе, и мама подтягивала ее по каким-то предметам, а когда родителей не было дома, то она присматривала за мной. Так вот, она всё время учила наизусть «Евгения Онегина» и очень злилась, что я запоминал быстрее, чем она. Так что «Онегина» я знал целыми главами и неосознанно мог, играя во дворе с собакой, декламировать «Онегин – добрый мой приятель родился на брегах Невы…» или, например, «Письмо Татьяны». Все очень смеялись.
Кстати, тем людям, которые сейчас, буквально начиная с пяти месяцев, учат грудных детей китайскому, английскому или французскому языку, я бы посоветовал еще и стихи детям читать. Хороший эффект получается.
А вообще в доме у нас было очень много книг в том числе и поэтических, и меня тянуло к этой короткой форме. Слов – меньше, а чувств – больше. Поэтому отдавал предпочтение поэзии, а не прозе.
Как ни странно, первую книжку, которую я помню после Пушкина – это были стихи португальского поэта Луиса Камоэнса, поэта шекспировской поры. Я читал его, но ничего, конечно, не понимал. А потом были сонеты Шекспира в переводе Маршака. А знаете почему? Потому что у меня над кроватью на полке стояла библиотека миниатюрных книжек. И я руку протягивал и брал оттуда книжки почитать. Там еще, помню, была книга гениальной украинской поэтессы Леси Украинки. У меня мама ведь была преподавателем украинского языка, так что я его знаю очень хорошо. Это очень красивый, поэтичный и мелодичный язык, и никакая это не пародия на русский. Хотя, конечно, эти языки – родные.
А дальше у меня началось уже осмысленное знакомство с поэзией. Но как-то мимо детской. Я в своем детстве это попустил. И со всякими «Дядями Степами» и Агнией Барто я познакомился, когда у меня самого начали рождаться дети. А поскольку их у меня много, сейчас я детскую поэзию знаю тоже хорошо.
У моих родителей был большой друг – Викентий Иванович Нечипорук, он был одним из первых дикторов на одесском телевидении. Тогда это были особые люди, ведь первые дикторы для телезрителей становились, буквально, членами семьи, потому что входили в твой дом по непонятным для тебя законам. Так вот Викентий Иванович был невероятно гуманитарно образованным человеком, и он прививал мне любовь к поэзии. Надо сказать, он потрясающе знал советскую поэзию. Благодаря ему я узнал и полюбил стихи Слуцкого, Багрицкого, поэтов военной и послевоенной поры.
И сам стал довольно в раннем возрасте пописывать стишки. Музыка к стихам присоединилась с класса седьмого-восьмого. Уже после того, как я начал слушать Окуджаву, Высоцкого, Галича. Когда у меня появилась гитара.
Свои поэтические опыты я никому не читал, кроме одного человека, моего друга Олега Приворотера. Он был старше меня на три года, и когда я был в старших классах, он учился уже в Политехническом институте на факультете автоматики и вычислительной техники. Он писал за меня все домашние задания по физике и математике, а я в это время сочинял и исполнял стихи и песенки. Я был мастером буриме, потому что «технически» был в этом довольно хорошо оснащен. Этакий борзописец. И мы с Олегом все время играли в такую игру: он мне давал три-четыре несвязанных друг с другом слова и засекал секундную стрелку на часах, а я за минуту должен был написать восемь осмысленных строчек.
Я сейчас вспомнил свою самую первую песню, которую написал, когда мне было 14 лет, называлась она «Горизонт».
Горизонт стоял стеною в море.
В горизонте отыскали дверь
И на этом голубом просторе
Не открытых нет земель теперь.
Океан и синий, и зеленый,
И бывает черным как мазут.
И наверно он такой соленый,
Оттого, что плачут те, что ждут.
Океаном мы живем и бредим,
Только песне странной ты не верь.
Никуда с тобой мы не поедем,
Не увидим в горизонте дверь.
Вот такая песенка.
Надо сказать, что я никогда не относился к себе как к «человеку Возрождения». Ну, на гитаре играю, ну, песенки пописываю, фехтованием занимаюсь, ну и что! В одесских семьях часто считается, что любой пук ребенка является проявлением его гениальности. Но поскольку я рос в интеллигентной семье, меня учили относиться к себе иронично, может быть даже чересчур.
Конечно, стихи и песни появлялись, как результат каких-то больших юношеских переживаний. Ты же не пойдешь не скажешь девочке, как ты ее любишь, ты это все бумаге расскажешь с помощью ручки.
А публичную форму это стало носить, когда я уже в театральном институте учился. И для меня это стало, можно сказать, частью актерской работы. Мои песенки, как правило, были связаны с тем, что я играл. Это то, что составляет атмосферу роли, какие-то предлагаемые эмоциональные обстоятельства. Думаешь-думаешь о чем-то, да и напишешь песенку.
Сейчас меня может сподвигнуть написать стихи сильное внутреннее впечатление, переживание и наличие при этом свободного времени. Только эти два факта. Я ведь не Леня Филатов, который занимался этим постоянно.
У меня, на самом деле, очень мало песен и стихов. Я не занимаюсь этим каждодневно, и не назвать себя писателем. Правда, две книжки рассказов я написал, и к этому отнесся серьезно. Это то, что мне нравится, из того, что я сделал, скромно могу сказать. Мне кажется, это написано хорошо. И кажется так не только мне, к счастью. Первая книжка называется «До встречи в Городке», а вторая – «Игра в Городки», по второй даже спектакль идет в МХТ на Малой сцене. Я бы не называл это биографическими книжками, это все-таки сборники рассказов. И там, я думаю, заметны мои пристрастия в прозе. Марк Твен, Чехов, Довлатов.
Знаете, как-то академик Лихачев сказал не про меня, естественно, а оценивая болгарскую ментальность: «Болгары – гении миниатюры». Это умение выложиться на короткой дистанции. Если слово «гении» убрать, отнестись к нему иронично, то какая-то правота в этом есть. Мои 50% болгарской крови говорят, что мне всегда гораздо интереснее заниматься малой формой и максимально на ней выкладываться. Например, программа «Городок» - это же набор очень маленьких историй, маленьких фильмиков.
С юношеских лет ненависть к застольному периоду в театре во мне сидит неистребимо. Я хочу сразу репетировать, сразу работать, а когда у меня есть свободное время, я его воспринимаю как травму. Но в эти перерывы в работе я могу сесть и написать что-то, например, про Кубу, на который нахожусь, и откуда никуда нельзя улететь, где ничего нельзя сыграть и нигде нельзя сняться, но можно сесть и спокойно написать стишок. Поэтому называть это надо песенками и стишатами, а не песнями и стихами. Хотя, когда я это делаю, я это делаю не левой ногой. Скажу честно, в тот момент, когда я это делаю, я к этому отношусь серьезно. Бэкграунд – никуда не девается, понимаете? Как кто-то сказал: если ты хочешь написать стихотворение о розе, и оно будет тысячным в истории поэзии, то неплохо было бы знать девятьсот девяносто девять предыдущих. И я все-таки из этого числа. Я не апеллирую к этому, но поэтический контекст во мне присутствует. Для меня это очень важная часть жизни – поэзия и музыка. Гораздо важнее, чем посещение театра, как это ни странно. Тем более, что сегодняшний театр меня очень часто расстраивает тем, что это какая-то постмодернистская «дизайнерская» история. Мне после Товстоногова вообще крайне редко в театре удается быть чем-то впечатленным.
Два плаща (городской романс)
Пусть жизнь устроена хитрО,
Но вот простая аксиома, –
Коль едет черный плащ в метро,
То желтый ждет его у дома.
Холодный дождик моросит,
И день закончится неярко,
И черный плащ спешит к такси,
А желтый плащ уходит в арку.
И так всегда – то смех, то плач,
Но что поделать, в этом мире –
Куда-то едет черный плащ,
А желтый плащ висит в квартире.
Труднее черному сто крат,
И как бы ни был, друг мой, зол ты,
Но этот плащ, который – желтый,
Ведь он ни в чем не виноват.
Я посвящу ему строфу.
Он – молчаливый и покорный
Хотел бы быть в одном шкафу
Лишь с тем плащом, который черный!
Эпитафия самому себе
(в день 25-летия)
Останки здесь погребены,
Того, кто был последним в драке,
Любовник собственной жены
И лучший друг своей собаки.
Он был, как пух от тополей,
Как на забытом хлебе плесень,
Актер несыгранных ролей,
Певец не сочиненных песен.
Все оставляя «на потом»,
Он жил пожизненной отсрочкой,
Не воплотившийся ни в чем.
Не стал ни нотою, ни строчкой.
В основе всех его идей –
Химеры, суета, поспешность.
Явив на свет двоих детей,
В наследство дал им только внешность…
Дон Хуан («Много шума из ничего»)
Когда одето сердце в латы,
На что похожа жизнь твоя?
На дом, построенный когда-то,
И непригодный для жилья.
Мой бог! Зачем же я родился?
Мне не по сердцу мой удел.
Ни разу я не разорился,
Ни разу не разбогател.
Поймете вы на самой тризне,
Когда пройдет немало лет,
Что я лежал в столе у жизни,
Как неоконченный сонет…
Куба-2019
Здесь рады русским, немцам и японцам,
Так рады, что танцуют и поют!
Работают на Кубе – только солнце
И океан. Они не подведут.
Как сладок ром, как едок дым сигары!
И всем плевать, что остров сел на мель.
Все улыбаются улыбкой Че Гевары,
И много говорят. Ну. как Фидель.
Мигели, Карлосы, Хуаны, Айседоры…
Не важно в ком какая кровь течет.
Рабы, индейцы и конкистадоры
В единый переплавились народ.
Гниют американские хоромы,
Но автопром не сдан в металлолом.
Была страна большим публичным домом ,
И все всем работа находилась в нем!
Но мы пришли! И мы внедрились в массы,
Сдружились с несговорчивым вождем…
Под Девою Марией из пластмассы
Они «Катюшу» пели перед сном!
Идут года. Меняются задачи.
Роман окончен. Мы не так близки.
Мы их забыли, как щенка на даче,
Которого кормили мы с руки.
И в мире, где все зыбко и стихийно,
Нам не до Кубы, трудно нам самим…
Они любили нас хрестоматийно –
«Как дай вам Бог любимой быть другим!»
Читайте также: