Федеральный агент генри твардовский песня текст
Обновлено: 09.11.2024
Однажды напишу настолько солнечную историю, что вы согреетесь посреди зимы. Обещаю.
Марк Полещук запись закреплена
Вчера довольно долго колотило, а сегодня как-то полегчало. Не ожидал, что это будет так волнительно.
Обложку нарисовала прекрасная Александра Карелина. Не бойтесь к ней обращаться, если вам нужно что-то прекрасное и художественное.
Нравится Показать список оценивших
Марк Полещук запись закреплена
ВЕРЛИБР 2020 | литературный конкурс
УЧАСТНИК VI МЕЖДУНАРОДНОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА ВЕРЛИБР 2020.
Полещук Марк, 26 лет, город Санкт-Петербург.
Номинация: проза.
К Часовщику ходят все.
Его контора спряталась в тёмной каверне городского нутра. Пройдите узкими, изломанными улочками, ощущая на себе тупой взгляд серых, крошащихся домов, похожих на забытое на веранде печенье, пока не упрётесь в тупик, сумрачный даже в редкий солнечный день. Вопреки обычаю, переулок пуст: ни мусорных баков, ни бездомных, только крошечный тусклый огонёк вдалеке, у стены, похожий на лиловый глаз беса. Лампа висит над дверью, которую невозможно разглядеть с улицы. Она покрыта тонким слоем копоти и грязи. Часовщик блюдёт идеальный порядок внутри, но не заботится о той части имущества, что обитает снаружи. Дверь выглядит обманчиво хлипкой, но никто в целом городе не решится ограбить Часовщика. К нему ходят все.
Минуя крошечную прихожую, в которой положено оставить верхнюю одежду и как следует вытереть ноги, вы попадёте в небольшую комнату. В ней, по обыкновению, царит полумрак: в дневные часы немного света пробивается сквозь крошечные окна под потолком, в вечерние хозяин зажигает настольную лампу под зелёным абажуром.
Часовщик всегда появляется с противоположной от входа стороны. За тиканьем часов невозможно расслышать его шагов, он словно призрак отделяется от густой тени и вступает в круг света. Костюм всегда одинаков: чёрные узкие брюки в тонкую серую полоску, такой же жилет, чёрная рубашка, застёгнутая под горло, тёмно-серый кардиган, украшенный едва различимым орнаментом, и строгие чёрные туфли, начищенные до блеска. Желтовато-бледная кожа наводит на мысли о почечном недуге, но ни я, ни кто-либо другой никогда не видели Часовщика за пределами конторы и этой комнаты. Подойдя к столу, он кладёт длинную худощавую руку на высокую спинку тяжёлого стула и отодвигает его словно гипсовую подделку. Его глаза, чёрные, насколько я могу судить, внимательно изучают посетителя. Он всегда бесстрастен: на лице не двигается ни один мускул, губы — высохшая тонкая полоска, голый череп отражает крохи света. Часовщик молчаливо ждёт, пока клиент займёт положенное место, и только после этого садится сам. Однажды я весь обратился в слух, чтобы различить хотя бы шёпот его дыхания, но так ничего и не услышал.
Хозяин и клиент кладут руки на стол. Начинается смотр товара.
***
Так или иначе, мы живём за счёт чужого времени.
Когда я впервые услышал об этом, мне показалось, что какой-то ушлый мошенник измыслил очередную концепцию для очистки карманов доверчивых простофиль.
Наскоро примерив эту идею к собственной жизни, я не нашёл ни одной точки соприкосновения и, как мне показалось, отбросил её с концами. На деле она поселились в глубине мозга и потихоньку пускала корни. «Мы тратим чужое время. Всегда. Так или иначе». Я вспомнил об этом, стоя в длинной очереди за зарплатой. Затхлый, пыльный коридор бухгалтерии: палец выстави — на нёс осядут хлопья чужих секунд. Каждый месяц я просиживал здесь от часа до двух, отрезая бесценные мгновения своего существования, чтобы получить розовато-зелёные бумажки. Заходя в кабинет, подписывая ведомость, оставалось только дивиться тому, как медленно и степенно двигаются женщины и мужчины, обличённые волею начальства сцеживать работникам живительный нектар денег. Наслаждались ли они? Тогда я думал, что нет, нисколько; что сами бухгалтера такие же невольники, запертые в старой пыльной клетке, как и мы. Я ошибался. Мне хватило одного похода к Часовщику, чтобы осознать какое удовольствие питает эти несимпатичные, верховодящие цифрами и платёжными ведомостями фигуры.
Оплоты бюрократии лучше всего подходят для иллюстрации тезиса о трате пустого времени, но не стоит тешить себя надеждой, что уж если вы устроились в жизни так, что избегаете общения с чиновничьей братией, то чаша сия вас минует. Кто обслуживает вас в кафе и театрах? Кто отпускает вам сыры и ветчину, парфюм, крема, писчие принадлежности? Кто следит за вашими причёской, ногтями и здоровьем? Так или иначе, мы живём за счёт чужого времени. Это непреложный закон бытия.
Конечно, в мудрости своей Бог, или другое всемогущее существо, попытался уровнять всех людей. Но здесь, как часто бывает, богатый выигрывает у бедного: обменивая ничего не значащие бумажки на чужое время, состоятельный человек продлевает свою жизнь, наполняя её удовольствиями и впечатлениями, в то время как целый полк менее обеспеченных, но жаждущих обладать «средствами», спускает жизнь на обслуживание богачей. Продавцы, официанты, билетёры всех мастей, конторские служащие, экспедиторы и ревизоры, массажисты, проститутки, финансовые консультанты, ассистенты и помощники, водители и многие-многие другие, почти все кладут своё время на алтарь сильных мира сего. Вам кажется, что это не честно?
Обратитесь к Часовщику.
***
Он смотрит не моргая.
Я кладу саквояж на колени, открываю и запускаю в объёмистое нутро руку. Картонные папки болотисто-зелёного цвета выбираются на поверхность, разлетаются по столу. Другой рукой я пытаюсь выровнять их, но в дело вступает Часовщик.
Он орудует ловко, словно имеет за плечами недюжинный опыт делопроизводства: подхватывает картон кончиками длинных узких пальцев и складывает справа от себя. Получается внушительная, но приземистая башня людских судеб. Часовщик берёт верхнюю, открывает, внимательно изучает и кладёт слева. Он повторяет процедуру раз за разом, как заведённый механизм, и я вновь перестаю дышать и прислушиваюсь. Ни звука, только шелест бумаг. По спине бегут мурашки, и я пытаюсь отвлечься, представляя, сколько получу за всех.
Я работаю надзирателем в тюрьме.
Не самая страшная работа, не лучше и не хуже других. Первые месяцы казалось, что я гроблю жизнь зазря, но всё изменилось, когда судьба свела меня с Часовщиком. Видите ли, в нашем прекрасном государстве давным-давно нет смертной казни, потому что мы следуем гуманистическим идеалам и не уподобляемся кровожадным варварам прошлого. Мне нравится такой подход, но, как и любая система, наша имеет слабые места. Что делать с отъявленными выродками, что убивают, насилуют, захватывают заложников, взрывают станции метро и аэропорты, кто не считается с чужой жизнью и готов пойти на всё, чтобы утолить жажду власти и крови? Их часто ловят. И приговаривают к пожизненному заключению. Не стоит думать, что жизнь в тюрьме легка и беззаботна, но они продолжают жить. Продолжают тратить время. Моё время. Ведь это я надзираю за ними. Слушаю их насмешки и оскорбления, веду их на прогулки, доставляю почту. А что, если бы был способ пустить всё оставшееся им время, и время, которое они отняли у своих жертв, в дело?
Всем плевать на тех, кто получил пожизненное. Почти всем. А значит, они в полной моей власти. Принадлежат мне. Так что плохого в том, что я потрачу их никчёмные жизни во благо?
Подстроить смерть заключённого в тюрьме легко: многие кончают жизнь самоубийством, а расследования ведут спустя рукава, если вообще заводят дело. Если бы осуждённые на пожизненное поступали иначе, их жизнь сложилась бы по-другому, не так ли? Я бы никогда не оглушал их и не вспарывал им вены заточенными краями жестяных кружек, не наматывал петли из перекрученных грязных простыней на шеи, не бил виском об острые углы в душевой или прачечной. Они сами сделали всё, чтобы оказаться рядом со мной. Так что плохого в том, что я пускаю их никчёмные жизни в дело?
Часовщик заканчивает просматривать папки. Он плавно поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Волна мурашек бежит по спине. Конечно, он знает, как я добываю чужое время. Другие заставляют ждать, мучиться в ожидании звонка или стоять в очередях. Мне кажется, я поступаю гуманнее. И вершу правосудие.
Наконец, Часовщик медленно кивает, забирает папки, встаёт и исчезает в темноте. Я жду, нервно постукивая пальцами по металлическим набойкам саквояжа. Хотя я здесь далеко не в первый раз, в этот самый момент, когда хозяин конторы уходит, мне кажется, что я больше никогда его не увижу. Более того, чернота в углах становится гуще, нечто, что обитает в самой её сердцевине, подбирается ко мне и готовится кинуться на шею, впиться зубами или полоснуть лезвием по горлу, залить стол, стулья и пол моей кровью. Когда я буду лежать на полу, доживая последние секунды, из сумрака вновь появится Часовщик и взглянет на меня непроглядной чернотой нездешних зрачков, бесстрастно наблюдая за истечением ещё одних песочных часов, облачённых в человеческую плоть.
Что он делает с этим временем? С застывшими в вечности, так и не востребованными годами? Я представляю огромное хранилище, полное времени, белёсых крошечных секунд, минут и часов, суетливых, слипающихся в один большой ком дней, бесконечно тянущихся месяцев и лет, которые постоянно выскальзывают из рук. Или это один большой монументальный камень, от которого некто, может быть, даже, сам Часовщик, откалывает большие и маленькие кусочки, упаковывает их в бумагу, надписывает, и вкладывает внутрь мешков из костей, мяса и кожи.
Он вновь появляется, несёт аккуратные пачки розово-зелёных бумажек, замирает у стола и плавно, с паучьей грацией, выкладывает их на столешницу. Одна, две, пять, восемь, одиннадцать. Внушительная сумма, я и не ожидал. Неужели среди уродов, которым я помог уйти их жизни, был долгожитель? Или это кровавый след чужого времени на их руках?
— Спасибо, — хрипло благодарю я, смахивая деньги в саквояж. Часовщик кивает и элегантным жестом указывает на дверь. Но меня не нужно подгонять. Я и сам мечтаю покинуть контору с того момента, как попал внутрь.
Ночь опустилась на город. Сколько времени я провёл в лавке Часовщика? По моим ощущениям, не больше двадцати минут, но в два часа дня не темнеет даже на нашем севере. Смотрю на часы. Стрелка нависла над шестёркой. Глупо полагать, что Часовщик не берёт комиссию за свои услуги. Теперь мне нужно поскорее добраться до дома и спрятать деньги. Однажды я уволюсь, уеду куда-нибудь, где всегда тепло и буду тратить напропалую.
Тратить чужое время.
Читайте также: