Песня я люблю тебя жизнь авторы слов и музыки
Обновлено: 22.11.2024
О песне Я люблю тебя, жизнь! на канале уже есть одна заметка. А в этом материале собрана информация для тех, кому интересно больше подробностей глазами автора — поэта Константина Ваншенкина.
Я собрала для вас 3 фрагмента из его книги «Поиски себя» 1985 года с подробными воспоминаниями на эту тему. В первом рассказывается история создания песни, во втором — о любви Юрия Гагарина к песне, а в третьем очень подробно о процессе работы над стихотворением, в том числе цитируется его оригинальная версия.
В электронном виде эту книгу я не нашла, так что всё перепечатывала вручную из бумажного издания, чтобы все, кому это интересно, могли почитать первоисточник.
Из главы «Прощание с Бернесом»:
В самом конце 1957 года у меня вышел сборник стихов «Волны», в него входило и стихотворение «Поет Марк Бернес», и я сразу привез книжку Марку. Открывалась она стихами без названия, с первой строкой «Я люблю тебя, Жизнь!». Стихи эти были опубликованы прежде в «Комсомольской правде», еще летом 1956 года.
Теперь же Бернес, перечитав сперва с в о е стихотворение, обратился к началу книги и после первых же четверостиший сказал с воодушевлением:
— Вот это то, что мне нужно! Я это давно ищу! Вот это будет песней!
— Какая же это песня? — усомнился я. — Из этого песня не получится.
Он только отмахнулся:
— А, ты ничего не понимаешь! — и начал ходить по комнате, громко читая стихи и вставляя время от времени: — Это то, что мне нужно!
А я, сидя в кресле, смотрел на него, счастливо улыбался, но ни секунды не верил, что из этого выйдет толк.
— Только надо сократить, — сказал он строго, — оставить максимум восемь строф. Максимально! И то много, нужно бы шесть.
В стихотворении было двенадцать четверостиший. Я запротестовал: выбросить половину невозможно.
— Хорошо, пусть останется восемь.
Сокращение, перестановка некоторых оставшихся строф и замена двух, непесенных, по мнению Бернеса, строчек — все это заняло не меньше месяца.
Между прочим, Евгений Евтушенко, напечатавший в журнале «Советский экран» статью о Бернесе, ошибается, говоря, что строка «Это чудо великое — дети» предложена Бернесом вместо моей «Доброта человечества — дети». Нет, у меня с самого начала и в газете, и в книге было «Это чудо великое — дети», но возможно, Марк в процессе работы предлагал именно «Доброта человечества — дети», но изменение было отвергнуто, как многие другие варианты.
Наконец стихи приняли вид, удовлетворяющий артиста.
Назвал он их «Баллада о жизни». Так песня даже именовалась на первых пластинках и лишь спустя время как бы уже сама собой получила название по первой строке.
Бернес стал заказывать музыку. Он заказывал ее поочередно нескольким известным композиторам. Уговор был джентльменский: Бернес предоставляет стихи, композитор пишет музыку только для Бернеса (если песня отвергается певцом, то и композитор нигде ее не использует).
Мне кажется, что композиторы, так же, как и я, с самого начала не верили в возможность появления и удачи песни с такими непесенными словами, они воспринимали этот заказ как некий каприз артиста, их друга, и, когда он отвергал попытки одного за другим, они не слишком обижались.
Однако, остерегаясь, как бы кто-нибудь не пустил забракованную песню в дело, он в концертах просто читал эти стихи, под рояль, под тихую классическую музыку, желая показать, что эта вещь из его личного репертуара.
Однажды Бернес позвонил и пригласил меня прослушать еще одного композитора. Я приехал. Вошел совершенно незнакомый человек моих лет, чуть старше, я услышал совершенно незнакомую фамилию: Колмановский.
Человек сел к инструменту и сыграл. нечто элегическое, медлительное.
— Нет, — сказал Бернес с привычным уже вздохом, — не то, не годится.
А недели через две он позвонил и возбужденно закричал в трубку:
— Написал! Грандиозно! То, что нужно!
— Кто написал?
— Колмановский. Тот самый.
Так появилась песня. Бернес пел ее в каждом своем концерте, за ним взялись другие, «голосовые» певцы. Но я еще не верил, что это действительно песня. Даже в книге 1959 года я перепечатал эти стихи в старой редакции (все двенадцать строф), и лишь в последующих изданиях она уже выходила в песенном варианте, который стал окончательным. А чуть ниже заголовка появилось посвящение — М. Бернесу.
Благодарен я Марку и за то, что он таким образом свел меня с Колмановским. Мы тоже стали друзьями и написали впоследствии немало песен.
Из главы «Гагарин у писателей»:
Краткий и триумфальный его [Юрия Гагарина] полет, его стремительный виток вокруг планеты состоялся двенадцатого апреля. А четырнадцатого его, ликуя, встречала Москва.
Вечером того же длинного радостного дня я был в гостях у знакомых. Разговор то и дело возвращался к Гагарину.
Было уже довольно поздно, когда меня позвали к телефону. Звонили из редакции «Комсомолки», и я сразу понял, что не по пустякам: ведь они не ограничились тем, что меня нет дома, а узнали, как меня разыскать.
Человек, которого я знал давно, но не очень близко, звонил с одной только целью — доставить мне удовольствие. В газете начал печататься с продолжением репортаж « Капитаны космоса», и вот завтрашний отрывок назывался «Я люблю тебя, Жизнь!». В нем говорилось, в частности, о том, как при сборах на космодром обсуждался вопрос, что взять с собой из музыкальных магнитофонных записей. Космонавты предлагали различные варианты, а Гагарин твердил: «Я люблю тебя, Жизнь!», и прямо было сказано, что это его любимая песня.
Конечно, я и тогда уже понимал, что объективная ценность произведения искусства не зависит от того, насколько оно нравится тому или иному конкретному лицу. Но мнение выдающейся личности может подчеркнуть истинную его ценность.
Я поблагодарил и положил трубку. Хозяевам и остальным гостям я ничего не сказал, исходя из опыта: расскажешь, а потом что-нибудь случится, материал снимут — хорошо будешь выглядеть. Такие случаи тоже бывали — особенно на радио. Однако теперь номер был уже подписан.
Но своему соавтору Э. Колмановскому я не могу не позвонить. Выйдя в соседнюю комнату, я набрал номер:
— Знаешь, какая любимая песня Гагарина?
— Понятия не имею, — отвечал он чистосердечно.
— «Я люблю тебя, Жизнь! »
— Перестань! — закричал он.
На другой день я встретил живущего по соседству Смелякова.
— Слушайте, — сказал он, по обыкновению, хмуро. — О вас так говорит Гагарин! Я бы гордился.
— А я и горжусь, — ответил я, смеясь.
Менее чем через три недели, после его пресс-конференции в Академии наук и затем краткого визита в Чехословакию, Гагарин приехал встретиться с писателями. Знающие люди говорят, что это был его первый у нас «выход», публичная встреча. Мне сообщили о предстоящем событии накануне и попросили подарить ему пластинку с записью песни. Как ни странно, я не нашел дома свободного экземпляра, поехал в ГУМ и купил пластинку. Долгоиграющих не было, пришлось удовольствоваться обычной, на 78 оборотов. Исполнял, правда, М. Бернес.
Четвертого мая Центральный Дом литераторов ломился от народу. В гостях у писателей на моей памяти бывали артисты и ученые с мировыми именами, выдающиеся начальники, и в их числе Жуков. Но такого я никогда не видел. С трудом удалось мне пробиться в кабинет директора ЦДЛ, где уже собралось человек десять, которые должны были космонавта приветствовать. И вдруг снизу, из вестибюля, донесся словно исполинский вздох и — следом, сразу, взрыв восторга.
Гагарин вошел настолько просто, естественно, будто не первый раз. Он улыбался. И все тоже разом заулыбались. В нем было что-то очень к нему располагающее, на него приятно было смотреть. Он был вполне простой, земной парень, но на нем лежал отсвет исключительности, — он словно был иной породы, почти с иной планеты. Он был из Космоса.
С ним вместе прибыл генерал Каманин, один из семи первых Героев Советского Союза, спасавших челюскинцев. Он держался слегка в тени. Фотографы окружили Гагарина, защелкали затворами.
Позвали на сцену. Новое здание ЦДЛ было построено лишь недавно и таким образом, что попасть на сцену можно было только через зрительный зал. Потом это кое-как исправили. Мы пошли по проходу переполненного зала. Гагарин впереди. Люди приветствовали его стоя. Он воспринимал все это как-то очень хорошо и тактично, без подчеркивания давая понять, что приветствия относятся не к нему одному, но он уполномочен их принимать.
Председательствовал Сурков. Один из выступавших обратил внимание на печатавшиеся в газетах автобиографические заметки Гагарина. Писал, разумеется, не он сам — хотя бы за недостатком времени, — это была выполненная журналистами литературная запись — особый жанр, встречающийся довольно часто.
Выступающий воскликнул: «Вы же очень хороший писатель. »
Стоило бы Гагарину проявить к этому интерес, его, не сомневаюсь, тут же приняли бы в Союз писателей. Но это ему было не нужно. Только этого ему не хватало!
Более всего мне запомнилось выступление Твардовского. Выйдя на трибуну, он держал за спиной приготовленную для подарка книгу. От волнения у него подрагивали пальцы.
Передо мной многотиражная газетка того времени — «Московский литератор», информационный бюллетень правления и парткома Московского отделения Союза писателей РСФСР. В ней приводятся слова Твардовского: «Первый космонавт Гагарин — мой земляк!» — так думает сейчас не только каждый советский гражданин, но, пожалуй, и любой житель нашей планеты — землянин. Но, не скрою, мне особенно приятно, что вы не калужский или не тульский, а наш — смоленский. Перегрузки во время космического рейса вы успешно выдержали. После благополучного возвращения на родную землю шквал поздравлений, приветствий, заслуженной славы обрушился на вас. Шквал этот растет и ширится. Это необычайная, огромная перегрузка. Тем не менее я уверен, что вы и ее выдержите с честью».
Поэт преподнес космонавту поэму «За далью — даль», совсем незадолго перед этим удостоенную Ленинской премии. Надпись на книге гласила: «Прославленному земляку Ю. А. Гагарину от автора». Вполне в духе Твардовского.
В «Московском литераторе » сказано, что стихи. «прочитали П. Антокольский, Е. Долматовский, С. Смирнов, Р. Рождественский, А. Жаров, а К. Ваншенкин вручил грампластинку со своей песней, давно, как известно, полюбившейся космонавту».
Когда А. Сурков объявил, с какой целью предоставляет мне слово, Гагарин так радостно, с такой непосредственностью встал и повернулся ко мне, что я сошел с трибуны навстречу ему, протянул пластинку в гумовской обертке и, пожимая руку, довольно бессвязно стал объяснять, как мне это приятно. Из зала крикнули: «В микрофон!» — я вернулся на трибуну, но добавить мне было почти нечего.
Выступление Гагарина, которого все с нетерпением ждали, было обстоятельным, подробным, с юмором, — о его жизни до главного события, о полете, о товарищах. Я заметил, что он чуть-чуть, почти неуловимо произносил некоторые звуки мягче, чем принято, — это даже добавляло особой прелести его речи.
Едва ли не каждый литератор, пришедший на встречу с Гагариным, принес ему в подарок свою книгу, — их, как по конвейеру, беспрерывно передавали из зала, и в конце концов на сцене выросла целая гора книг.
— Книга, конечно, лучший подарок, — заметил Гагарин с некоторым смущением и под одобрительный смех зала добавил: — Я вам обещаю, что все это обязательно прочту.
Читайте также: