Слова песни ужасно шумно в доме шнеерсона
Обновлено: 09.11.2024
ЖЕНИТЬБА В ДОМЕ ШНЕЕРЗОНА
Ужасно шумно в доме Шнеерзона,
Из окон прямо дым идет,
Там женят сына Соломона,
Который служит в «Капремонт».
Его невеста Сонька с финотдела
Вся разодетая и в пух и прах:
Фату мешковую одела,
И деревяшки на ногах.
Сам преддомком Абраша Дер-Молочник
Вошел со свитою — ну прямо царь!
За ним Вайншток — его помощник —
И Хаим Качкес — секретарь.
А было их четыре брата вместе:
Найтула, Лёва, Хаим и Абрам.
Оставила мамаша им наследство,
А папа взял и умер сам.
И вот на стол подали три графина:
Один — себе с лимонной кислотой,
Второй с раствором сахарина,
А третий сам-себе пустой.
Найтула, Лёва, Хаим живут вместе.
Абрашу они ищут целый год.
Живет Абраша в городе Одессе,
Но как же он без них живет?
И вот собралось все семейство разом:
Нашли себе жену на первый класс.
А вместо свадьбы стали джазом —
Играют кто во что горазд.
Найтула, Лёва дуют на кларнете,
А Хаим, тот втыкает марафет,
Абрам бьет в барабан, как по котлете,
И получился у них квартет.
Ох, а если б мама все это слыхала,
Ох, а если б мама все это слыхала,
Она бы в сумасшедший дом ушла.
Ох, папа бы их взял и застрелился,
Ну а потом сошел с ума!
. Ой, что вы говорите?! Ужасно!
Ужасно шумно в доме Шнеерзона,
Из окон прямо дым идет,
Там женят сына Соломона,
Который служит в «Капремонт».
Блатная песня: Сборник. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. - без указания авторов.
Песня создана в 1920-м году одесским поэтом Мироном Ямпольским в своей квартире №18 дома №84 на Канатной улице. На этот же мотив поются более поздние песни "На Молдаванке музыка играет" о Беломорканале (там же см. ноты) и "Вечерний город весь в электросвете". В представленном варианте нет сцены с мордобоем зарвавшегося Абраши, который учинил жених.
Из эссе Александра Розенбойма "Ужасно шумно в доме Шнеерсона. " (Одесса, 2004):
"Песни - это не отцовская многотомная библиотека или бабушкин громоздкий буфет, их легко увезти потому, что в душе место всегда найдется. И разлетелись одесские песни по разным странам, прижились там, и сегодня из какого-нибудь ресторанчика, скажем, в Бруклине может вдруг донестись уже полузабытая у нас "Мине хотелось бы вам песни распевать бы. " или "Ужасно шумно в доме Шнеерсона,/ Се тит зих хойшех прямо дым идет. "
Местные остряки когда-то не даром. утверждали, что знаменитая фраза Льва Николаевича Толстого "Все смешалось в доме Облонских" в Одессе звучит не иначе, как "Се тит зих хойшех в доме Шнеерсона". По словам К. Паустовского, эта песня "обошла весь юг", а старожилы уверяли, что в начале регулярных, многочисленных и подлежащих тогда "безусловному посещению" собраний публика деревянными голосами пела "Интернационал", но в конце отводила душу "Свадьбой Шнеерсона" - если оно и неправда, то хорошо придумано. Во всяком случае, когда 1 апреля 1999 года в Городском саду Одессы открывали памятником водруженный на постамент бронзовый стул - один из двенадцати, разыскивавшихся Остапом Бендером, то по окончании церемонии, выступлений официальных и не очень официальных лиц вроде Михаила Михайловича Жванецкого, из специально установленного по такому случаю динамика вовсю грянула "Свадьба Шнеерсона", чему свидетелем был и даю, как говорили в Одессе, "голову на разрез".
Действительно, песня побила рекорды популярности, долговечности и продолжительности звучания: двенадцать куплетов этнографически точных реалий одесской жизни начала 1920 - х годов - "Губтрамот", то есть губернский траспортный отдел, "деревяшки", сиречь, сандалии на деревянной подошве, в которых щеголяли горожане вне всякой зависимости от пола и возраста, свадебный наряд из мешковины, сахарин вместо сахара, а вместо чая "гутеса сушеного настой" - кипяток, заваренный на сушеной айве.
Звучит тут и музыкальное сопровождение свадьбы: "На подоконнике три граммофона: / Один с кеквоком бешено гудит,/ Тот жарит увертюру из "Манона",/ А третий шпильт дас фрейлехс ид". И это вовсе не гипербола, но самый что ни на есть бесхитростный молдаванский шик, ради которого, к примеру, подгулявший биндюжник мог прибыть домой "на трех извозчиках" - на первом восседал он, на сиденье второго был небрежно брошен парусиновый балахон, на третьем покоился картуз, как о том любит вспоминать одесский старожил В.С. Фельдман, библиограф, который в книгохранилище своей университетской библиотеки чувствует себя, по моему, комфортней, нежели в собственной квартире.
А "населяют" песню старик Шнеерсон с сыном Соломоном, "который служит в Губтрамот", его "невеста же курьерша с финотдела", гости, танцующие "все в угаре диком", безымянный дворник и "сам преддомком Абраша дер Молочник/ вошел со свитою, ну прямо просто царь/. За ним Вайншток, его помощник,/ и Хаим Качкес - секретарь". Явившись непрошеным гостем и, тем не менее, встреченный с полным молдаванским пиететом, преддомком ничтоже сумняшеся "налагает запрещенье" на брак. И произошло то, что не могло не произойти: "Замашки преддомкома были грубы/ И не сумел жених ему смолчать./ Он двинул преддомкома в зубы/ И начали все фрейлехс танцевать". Нужно сказать, решительным мужчиной оказался Шнеерсон, поскольку в глазах тогдашних одесситов преддомком, другими словами, председатель домового комитета, был персоной исключительной значимости и даже опасности. Ведь именно он заверял всевозможные справки, имел прикосновение к выдаче драгоценных хлебных карточек, надзирал за распределением жилья, уже переименованного в жилплощадь. Помимо этого он "брал на карандаш" содеянное и сказанное жильцами да "постукивал" на Маразлиевскую в Губчека, коей командовал в то время Мендель Абелевич Дейч, одним из первых награжденный орденом Красного Знамени, и одним из многих поставленный впоследствии к стенке красной же властью.
А одесский преддомком Абраша дер Молочник из песни "Свадьба Шнеерсона" сродни своему московскому коллеге Швондеру из повести Михаила Булгакова "Собачье сердце", блестяще сыгранному потом одесситом Романом Карцевым в одноименном фильме. Но если учесть, что песня появилась четырьмя годами раньше повести, то первенство в гротескном изображении этого персонажа, рожденного грустной эпохой, можно спокойно числить за Мироном Эммануиловичем Ямпольским, который еще в 1920-м году написал "Свадьбу Шнеерсона" в квартире 18 дома №84 на Канатной улице - подробности нелишни, поскольку без них даже самая доподлинная история со временем грозит обернуться легендой.
Он был интеллигентным человеком с высшим образованием, состоял в Литературно-Артистическом Обществе, Союзе драматических и музыкальных писателей и в повседневной жизни не изъяснялся на языке своей песни "Свадьба Шнеерсона". Но он прекрасно знал быт, обычаи, нравы, привычки, жаргон, фольклор одесского обывателя и, к тому же, в начале 1920-х заведовал городским карточным бюро. А уж там перед ним проходила "вся Одесса", измученная революцией, гражданской войной, интервенцией, национализацией, мобилизацией, контрибуцией, реквизицией, декретами, уплотнениями, облавами, обысками, арестами, налетами, митингами и собраниями, голодом и холодом, безжалостно, что называется по живому, разодранная на "работающих", "неработающих", "совслужащих", "не совслужащих", "трудовой элемент", "нетрудовой элемент".
И двадцативосьмилетний Ямпольский написал "Свадьбу Шнеерсона", искусно стилизовав ее под фольклорную песню, каковой она, в сущности, и стала с годами, совершенно "оторвавшись" от автора. Во всяком случае, в первом издании любезной сердцам одесситов повести "Время больших ожиданий" К. Паустовский уже приписал ее Я. Ядову, равно как и якобы появившуюся потом песню - продолжение "Недолго длилось счастье Шнеерсона", которая, в общем-то, вполне соответствовала бы тому непредсказуемому, если не сказать сумасшедшему, времени. Но одесские старожилы, знатоки и ревностные хранители прошлого, тотчас же забросали его письмами с поправками, просьбами и категоричными требованиями восстановить имя автора песни, неотделимой от Одессы их далекой молодости, как аромат старых акаций на Малой Арнаутской улице после тихого майского дождя. А Изабелла Мироновна, которая любезно разрешила мне когда-то переписать текст песни из чудом сохранившейся у нее отцовской тетрадки, решительно отвергла версию о продолжении "Свадьбы Шнеерсона". И, поскольку все остальные, в частности, колоритная "На верху живет сапожник,/ На низу живет портной" забылись, остался М.Э. Ямпольский, по сути, автором одной песни".
Читайте также: