Хороша ли для вас эта песня без слов
Обновлено: 19.09.2024
А сегодня я сидел дома — весь как есть сугубо положительный.
Я, как выражался папаня, «сидел над книгой». Конечно, это не только замаливание грехов, но и полезно, очень даже полезно. И все-таки меня занимает одна мысль. Все родители, почти сто процентов из них, изо всех сил желают, чтобы их дети хорошо учились. Так? Так. Это чуть ли не какое-то чисто родительское хобби. Причем вполне искреннее, конечно. И вот тут получается, как мне кажется, некий фокус. Сами-то эти родители, когда были школьниками, как учились? Вот именно, как? А вот как. Кое-кто, единицы, были отличниками. Кто-то учился нормально. А большинство, я думаю, очень даже средне, а некоторые — и просто плохо. А ведь, чтобы мы учились хорошо, хотят все, ну прямо все. Парадокс! И с чего бы это? Может, став взрослыми, вдруг увидели как много они потеряли в детстве, занимаясь спустя рукава? Что-то не верится. Кто-то, может, действительно увидел, но не все же? И может, именно эти их промашки в детстве и заставляют их говорить нам: мы так желаем, так, можно сказать, мечтаем, чтобы вы в жизни сделали то, что мы не сумели. Да-a, сами (многие) учились кое-как, но от нас требуют высокой успеваемости, будто были отличниками.
— Какое занятное несовпадение?
Братик мой ненаглядный, мой Митяй, нависает надо мной, тяжело ложится грудью прямо мне на плечи, дышит в ухо… Восьмиклассничек!
— Слева у Егорушки — учебник русского языка, как я вижу — глагольные формы, а перед ним — листочек такой, фломастер… Да? И что это у нас изображено? — спрашивает.
— Это паруса, яхты… Слепой, что ли?
— Нет, зрячий. Очень занятные паруса. Вижу. Разные. Штук десять уже накарябал? А как же глагольные формы?
— Ты, Митяй, такой положительный, такой положительный. Ты изведешь своих детей, следя за их успеваемостью.
— Вряд ли. Вряд ли они у меня будут.
— Будут. Влюбишься, женишься и будут.
— Вряд ли я буду следить за их успеваемостью. Не до того будет.
— А что — одна физика?
— Ну да — одна физика.
— А что это у тебя пластиночка на столе валяется, а?
— Да так. Проба сил. — Краснеет.
— Кеша из нашего класса зимой рыбу ловит.
— При чем здесь ты?
— Ну, глупости. Для тренировки. Я попросил у него пластинку, чтобы самому сделать блесну по чертежику.
— Сам он, ясное дело, не может.
— Мо-ожет. Я же сказал — для тренировки. У меня — руки-крюки.
…Мама-Рита пришла с работы домой — а я тут как тут и «сижу за книгой». Но я знаю, она довольна. Даже рада.
Потом — проводы папани на концерт. Бутерброды. Термос. Это ему.
— Ты сегодня на кружок рисунка? — Это мама мне.
— Сейчас во двор? — Без ехидства.
— Позанимаюсь немного еще.
Большие глаза, полные удивления.
И так оно и происходит. После семи вечера, за сутки до Регишиного звонка, я начинаю дергаться. Почему, действительно, я вообразил, что ее звонок — это обязательно встреча, наша встреча? Никто так не договаривался. Был разговор о передаче кассеты — это да. Но не больше. Вполне возможно — встреча, передача кассеты и привет, до свидания, спасибо. До свидания? А до какого, собственно, свидания. Мне становится тошно. Час я еще маюсь, шуршу учебниками, снова рисую паруса, но как-то остервенело, невдумчиво и, наконец, срываюсь.
Я мчусь к Юлику Саркисяну, а на самом деле — к Алексею Янычу, художнику. Почему-то я хватаю и тащу с собой мою дюралевую трубку.
Вдруг какое-то озарение. У каждого человека должно быть свое дело. У мамы-Риты — ее программирование, у папани — музыка, его ансамбль, у Алексея Яныча — его графика, у Митяя — физика, у Ванечки Пирожка — гитара, у Брызжухина из компании Стива — хоккей, у Феликса Корша — самбо… А у меня. Вот именно, вот именно! Одни фантазии в голове, метания… А с другой стороны — не у всех же ребят есть это главное дело, наверняка не у всех. У Нинули, новенькой в нашем доме, например, или у Юлика Саркисяна из моего 9-го «б»… Живут люди, и ничего себе. Не маются. Что-то, видно, должно еще быть внутри, в тебе самом, какое-то такое особое устройство души, что ли. Или дело. Или и то и другое вместе. А у меня. Вот именно.
Это хорошо, это замечательно: еще до звонка в дверь я вижу сквозь щелочку свет — Алексей Яныч дома.
Он распахивает дверь и долго смотрит на меня и мою дюралевую трубку. И улыбается. Обнимает меня. Тащит в мастерскую.
По середине ее, на полу лежат большие и маленькие куски какой-то оранжевой материи, рулетка, мел — особый, аккуратный беспорядок.
— Ты с трубой? — говорит Алексей Яныч. — Не случайно, да? Визит с идеями? Я только что собирался начать раскрой.
— Вот этого, посмотри сюда… Сразу-то не заметил, а?
Я гляжу, куда он показывает, подхожу ближе к тому, что он назвал это, стою, молчу, меня немножко поколачивает, от какого-то восторга, что ли. Под ложечкой сладко сосет. Его это — это маленькая модель катамарана, двухкорпусного парусника: два оранжевых, расположенных параллельно корпуса, между собой они соединены серебристой конструкцией, ажурной площадкой, шверт, то есть киль, рулевое устройство, мачта, высокий белый парус (пока бумажный) — треугольный бермудский грот, от верха мачты к носу — маленький треугольник — стаксель…
— Дружище. Но мачта-то будет из таких вот труб, как твоя.
— Сегодня, — говорю я, — знаете, сегодня я часа два рисовал паруса. И почему-то катамаран.
— Ну, это вообще потрясающе! Это почище, чем совпадение мыслей. Мы не думали друг о друге, а чувствовали одно и то же — и ты приходишь!
— Ты подключайся. Если хочешь, конечно.
— В каком смысле? Как это — подключайся?
— Ох, балда ты! Ну просто необходимо событие, равнозначное тому, что мы сходно ощущали в одно и то же время, и в это же время ты зашел. Не понимаешь?
— Давай строить катамаран вместе. Практически с нуля. Я еще и материал не раскроил. Будешь со мной строить? Я приглашаю.
Он улыбается, хлопает меня по плечу, я стою, опустив голову, я молчу, поверите ли — меня трясет; наконец, я говорю всего одно слово, которое вовсе, ну, абсолютно не передает тот шквал, который крутится во мне.
— Буду, — кое-как произношу я. — Буду.
Как сквозь туман я слышу его довольный смех и вереницу каких-то сказочных слов:
— Раскрой поплавков, склейка, сварные работы, шверт, руль, достать еще материал на паруса… А там — в плаванье. Вместе уйдем в плаванье!
— Да, вместе уйдем в плаванье.
— Не, если честно — то нет, не представляю.
Вдруг я начинаю счастливо хохотать.
— Как я соскучился по этим делам! — Это его голос. — Лет десять не ходил под парусами. Ведь у меня был свой швербот, сам строил. Ох, как я соскучился, Егор!
— И я, — говорю я. — Если бы вы знали — как я-то соскучился!
— Строил сам когда-нибудь?
— Не, не строил. И не ходил ни на чем. Не плавал никогда.
— Понимаю, понимаю, сам был таким.
— За две недели построим, Алексей Яныч?
— Смешной ты, малыш! За две недели? За два месяца, дай бог. Но к лету все будет о’кей. К лету, я думаю, сбросимся на воду. Потом доводка. А там — поплывем. Поплывем!
Читайте также: