Текст песни ой морозов ты слышишь
Обновлено: 11.11.2024
В начале 90-х эту песню, кажется, группы «Комбинация» мы все пели, как говорится, «от Москвы до самых до окраин». У нас в городе её тоже пели все: «Ой, Морозов, ты слышишь, Морозов, разморозь своё сердце, оттай…» Дальше слов не помню Эпоха, когда у каждой девочки был разукрашенный цветочками и завитушками, каллиграфически выписанный песенник со словами эстрадных шедевров, ушла в прошлое и казалась нам глубоким отстоем… А тексты песен теперь и не стоили того, чтобы их вручную переписывать. Судите сами: «Ах какой был мужчина. Настоящий полковник!» или самая знаменитая:
«Два кусочека колбаски
передо мной лежали на столе.
Ты рассказывал мне сказки,
только я не верила тебе!»
Последний шлягер просто каким-то полуголодным символом эпохи стал. Был у той эпохи еще один символ: почти всеобщее желание эмигрировать – куда угодно. Главное – надежда сбежать куда-нибудь из-под чернобыльских последствий. А самое доступное место – Израиль, по проторенной лыжне – вдогонку большой алие* 90-91, которую в Израиле презрительно прозвали - «колбасной алией»…
Вот почему почти все – от мала до велика принялись у нас изучать иврит в ульпанах. В нашем городе даже два таких ульпана открылись – один – для взрослых, другой – для школьников, желающих уехать на землю обетованную раньше родителей…
Шли туда учиться многие – и те, кто имели явное намерение репатриироваться, и те у кого такие намерения были смутными, и те, кто просто рядом проходил.
Думаю, что 100% еврейкой в нашем классе только я и была. А у Людки был вроде бы один еврейский дедушка, но он погиб при еще оккупантах, и она его в глаза никогда не видела. Хотя, если посмотреть на Людкин нахально загнутый кверху носик, голубенькие невинные глазки и льняные, абсолютно выглаженные волосы, так даже этот пресловутый дедушка большие сомнения вызывает.
Но с другой стороны, я ведь своего папу тоже ни разу не видела. Хотя мама и утверждает, что именно с пятой графой, в отличие от всего остального, у него как раз все было в порядке.
И вот, сидим мы с Людкой в ульпане, готовящем детей к отдельной упреждающей репатриации, в пол-уха, слушаем учительницу, и потихоньку переписываемся своим шифром, не дописывая окончаний слов, и переглядываемся, усиленно стараясь не терять серьёзности… А шустрый майский ветер врываясь, через открытое окно вносит запахи цветущей черёмухи, пушинки тополиной ваты и нещадно растрёпывает как мои иссиня-черные локоны, так и Людкины льняные патлы.
И в это время открывается классная дверь, окно сквозняком со звоном захлопывается, И на пороге появляется Он. Едва вылупившийся, желтенький как цыплёночек, но явно спортивный, ростом под притолоку, и уже с усиками. И говорит, слегка стесняясь своего прорезавшегося баритона.
- Я - Вася Морозов. Хочу тоже учить иврит.
Учительница наша, израильтянка из Марокко с тюрбаном на голове, выучившая русский перед поездкой, никакого противоречия в этой сентенции не заметила, - и только кивнула ему на свободное место за третьей партой.
Зато мы с Людкой как только друг на дружку поглядели, так обе и прыснули. И Людка мне записку под локоть толкает: «Ой, мороз…» И у меня – мороз по коже… Я уже готовенькая по самые уши. И судя по Людкиным редисочным щечкам – она тоже. Эх, дуры девки!
А Морозов класс тихо оглядел, сразу углядел, кто на него таращится, улыбнулся себе в усенки – и ничего не сказал.
Назавтра мы уже знали о нем всё – в какой школе учится, какой борьбой занимается, с какой девочкой гуляет. И про девочку его узнали, что зовут Мариной, что не отличница, не спортсменка, даже на фортепиано не играет, зато знатно умеет делать кое-что другое, о чем мы с Людкой знали пока только в теории… Только о чем он с ней разговаривает, узнать мы не смогли… Эх! Все надежды были разом утрачены!
Но, как оказалось - напрасно. Через месяц, когда я, безобразно счастливая, получила ответ, что прошла по конкурсу и принята для участия в израильской программе, прыгала по комнате чуть ли не до самого потолка нашей хрущевки, вдруг зазвонил телефон.
- Ася, это я, Вася…
И не успела я ему похвастаться своим счастьем, как на меня нежданно сваливается еще одно:
- Ты, знаешь, я с Маринкой расстался. Я так посмотрел… Ты - как раз то, что мне нужно. Хочешь, будем дружить?…
Еще бы я не хотела! С Морозовым! С самим Морозовым. Да у меня от радости даже дыханье сперло! Даже уши заложило и я поэтому не очень врубилась в следующий вопрос:
- А у тебя уже было?
- Что. Было?
- Ну, то самое, сама знаешь…
До меня стало постепенно доходить..
- Нет, не было еще… – я как-то не предполагала, что в мои 14 это может быть недостатком…
- Да?! Ну ладно, мы тогда в ульпане поговорим. Ты ж придёшь на выпускной?
Приду, конечно, как же иначе, на крыльях прилечу! Только вот пока не знаю, о чем я с ним говорить буду… А пока полечу к Людке. У них в частном секторе до сих пор телефонов не провели. Надо ж мне ей о своих двух счастьях рассказать!
Пока душ приняла, пока поела, пока платье в горошек погладила… Ехать на трамвае две остановки не хотелось – пешком их пробежала. Стучу. Захожу. А там мой Морозов…
Оказалось, его не все мои ответы устроили. Вот он после нашего с ним разговора – прямо к Людке и устремился. А она ему на все вопросы положительно ответила. На все. Понимаете?! Она ему соврала! А я, дура, не догадалась…
На выпускной их я не так и не пошла. Мы с мамой вместо этого отдыхать на дачу в Лёдцы уехали. Я так думала, что потом сразу укачу от них от всех по своей программе в Израиль, и, может, их больше никогда в глаза не увижу. Глаза мои на них бы не смотрели!
И вот мы с мамой в Лёдцах… Райское место! Леса, озёра, трава – по пояс, закаты в полнеба, опять же грибы, ягоды и парное молоко… На лодочке катаемся – а я гребу. На пляжике загораем – а я плыву… В лесу гуляем, а я землянику и малинку прям будто сквозь листочки вижу… Нагибаюсь. Себе – в рот, и маме – в рот. Мы ж без кузовков в лес пошли, не по делу – мы просто так… В дождливые дни лежим – читаем, разговариваем, иногда – песни поём. А мама вроде, как и счастлива, только время от времени вздыхает:
- Самой большой моей ошибкой было, что я тебя родила без мужа!
Это значит я – ошибка! Это ж почему, черт побери, я - ошибка?!
Разве ей со мной плохо? И мне с ней – тоже хорошо!
Только время от времени завыть хочется: «Ой, Морозов, Ты слышишь, Морооозааавввв. …»
Накликалась! В один ясный божий день, мы только с пляжа вернулись, я на веревке купальники и полотенца развешивала, вдруг у ворот парочка возникла: Он и Людка! Как это я-дура, забыла, что нам этот адрес в Лёдцах Людкина мама сама дала. Это у её родичей мы свою комнату в раю снимаем!
Я:
– Здрасьте! – и молчу.
А мама – сама приветливость:
- Проходите в беседочку! Присаживайтесь! Я вам супчику грибного… Только сегодня сварила… Хлеб, правда, у нас так себе, не очень. Его в сельпо раз в неделю привозят. Но зато пирожки свои, свеженькие, с капустой!
Я на маму смотрю – ну зачем она?! А её как завели! Я ушла в комнату с закрытыми ставнями, на кровать легла. О чем мне с ними разговаривать? Пусть они там - в беседке без меня угощаются и обжимаются…
Осенью я действительно улетела в Израиль. Глаза были сухими. Мама тоже не плакала. Она знала, что сама ко мне следом приедет. Правда, следом получилось года через два… Ну да ладно. Я ни о чем не жалею.
Все, что пережила – моё. Весь опыт – и хороший, и так себе, и такой о котором даже мама не знает – всё моё.
И вот я перед двенадцатым классом на больших каникулах у мамы в Амидаре* в Назарете. Непривычно мне тут без кондиционера. Вентилятор-спаситель дует прямо в лицо. Я – в одних трусах с мокрым полотенцем на голове. И вдруг – звонок. Телефонный, слава Богу.
- Привет, Ася. Это я – Вася. Я тут, в Иерусалиме. Приедешь?
МОРООООЗОВ. Про то он уже и не спрашивает. Само собой!
Ну как я могу к тебе не приехать. Назавтра - тремя автобусами – через Афулу и Тель- Авив мчууууусь… Уффф.
Идем – гуляем по узким улочкам. Сувениры – то, сё… Стена. Храм гроба… О чем говорить? Еще стена – Плача. Тут мы с ним расходимся. Он на мужскую половину, я – на женскую. Прошу, Господи, ну дай мне Его, ну дааааААй!
Дал. Оказалось, он здесь тоже по программе – ознакомительной на неделю – с молодёжной группой. Общежитие на краю света. Едем в автобусе. О чем говорить?!
Приехали. Зашли в комнату. Бутылка горькой - без закуски. Секс… тоже какой-то… горький - без закуски… Ну черте - что. Ни намека на нежность. Вася, ты - козёёёёл. И о чем с тобой вообще можно разговаривать?
Ой, Морозов….
Они теперь оба в Израиле. У него – жена и двое детей. У Людки тоже – ребенок. Она мне из Тель-Авива звонила, телефон Морозова спрашивала. А зачем мне его телефон? У него своя жизнь. Я там ни при чём! Людке нужно –пусть сама его ищет. Я и Людкиного телефона запоминать не стала. А о чем мне с ней говорить, если говорить нам больше вообще не о чем?
Читайте также: